С тех пор я ни разу не слушала те песни. И даже сейчас, когда я вам рассказываю, мне становится все дискомфортнее, тяжелеет голова.
Остерегайтесь таких гибельных голосов, они несут вам болезни, смертельно ранят ваше поле…
А есть дивные голоса… Они способны утешить в беде, придать нам силы, радовать… Впервые услышала Михаила Звездинского по телевизору в Москве. И мечта поселилась в душе: увидеть его «вживую», еще раз отдаться удивительным звукам.
И вот он у нас в Питере. Бегу, как не бегала и в юности на концерт, покупаю с рук билет на галерку. На пластинку тогда не хватило денег, но не переживала: он был во мне, неповторимый и не сравнимый ни с кем другим. «Очарована, околдована», — пел внутри меня голос, рушил все худое, неверное, наносное, что накопилось за долгие годы. Душа словно освобождалась от горечи и наполнялась светом и добром. Хотелось радоваться каждой былинке и… прощать. И плакать. От счастья. Все меня стало радовать, всему я стала удивляться, как в раннем детстве, когда еще не было горя и я не знала зла.
А недавно купила диск. Каждое утро, как молитву, слушаю. И к вечеру, устав от толкотни и ругани в транспорте, спешу домой, чтобы погрузиться в диво, попасть в плен его редкого тембра.
Найдите и вы такой голос, милые мои читатели, и он поможет вам жить на земле. Надо найти такой, чтобы он сумел открыть в вас самое сокровенное, самое нежное, чистое, что дал вам при рождении Господь и что запорошили, словно снегом, невзгоды, болезни и горести.
Однако же продолжим нашу беседу. Как ни странно, а может быть и парадоксально, но дурные голоса тоже завораживают. Помните, что по пять раз я слушала каждую песню московского барда? Наверное, тут без сатаны не обошлось, сдается мне.
…В 1979 году я уехала на БАМ. Там мне довелось работать воспитателем в рабочем общежитии. И, представьте себе, я стала организовывать «огоньки». Их было три. И много лет спустя ребята вспоминали именно их.
Может быть, потому, что все они делали и придумывали сами: и розовые коктейли, и пирожки, и игры, и разные затеи. А с каким удовольствием украшали они зал в столовой! Рисовали цветы на фужерах, развешивали молнии и газету с юморесками. Всегда на столиках стояли букетики багульника, что приносили девушки из тайги.
Совсем юная Олечка Тарасова учила нас бальным танцам, показывала, как правильно танцевать современные. С нею вместе мы подбирали музыку. И что удивительно, не произошло ни одной драки, в конце вечера — ни одного пьяного. И всем было очень весело. Но это, что называется, преамбула. Главное — впереди. Я собиралась уезжать в Ленинград и месяца два не виделась со своими питомцами. Уже уволилась.
И вот однажды получаю приглашение на свадьбу. Она состоялась в том же зале и была гвоздем очередного «огонька». Конечно, пошла. Интересно посмотреть, как они поживают с тех пор, как мы расстались. Слышала я, что на «огоньках» начались пьянки, драки. Среди вечера ушел домой, но уснул на улице хороший юноша. И отморозил обе руки. Пришлось ампутировать.
Что же случилось с парнишками? — грустно размышляла я и всматривалась в их лица. Добрые, милые. Интересную игру придумали: жениху и невесте предложено выполнить немало хозяйственных дел, показать свое умение, ставили оценку. Молодцы, ребята.
Пели хорошие песни о тайге и кострах, о новых поселках, которые предстояло построить возле магистрали, обжить, полюбить: ведь многие не хотели возвращаться домой, на большую землю, как мы тогда говорили. Солнечная Бурятия покоряла, а суровый загадочный Байкал не отпускал…
Настало время танцев. «Огонек» продолжался. Целых полчаса сумасшедшего темпа. Закружилась голова, хотелось уйти.
— Останьтесь с нами, — вдруг слышу чей-то голос. — Вас любят ребята, может быть, не будут драться…
Вхожу в зал. Веселые, чуть подвыпившие на свадьбе люди. Нарядные. То тут, то там все еще хлопают пробки от шампанского (основной напиток таких торжеств на БАМе).
Неужели они, мои ребятки, станут ни с того ни с сего бить друг друга? — тревожно думается мне. И не верится. Чужих нет, все они из одного строительно-монтажного поезда, где работает прославленный, наверное, на весь мир (так старались журналисты) Саша Бондарь.
Его сегодня нет, он где-то в районе Таксимо теперь. А может быть, и в Москве. Часто туда его приглашает Максим Кусургашев из программы «Юность». Что говорить — внешность у него, как у древнерусского богатыря, умеет сказать красиво о своих ребятах. Скромен, воспитан. Его любит не только начальство, но и все со звеносборки, кто идет с ним рядом с Улькана пятый год…
Мои раздумья прерывает какой-то шум. Музыки не слышно, не уловить мелодии. Лавиной врывается в зал глухой барабанный стук на каких-то немыслимых скоростях, словно кто-то торопится убить целое полчище людей. Господи, что же это такое?!
А от стен, как по команде, оторвались люди, повскакивали из-за столиков, и под бешеный ритм толпа задвигалась. Нет, они не танцевали, они кривлялись — то вправо, то влево, по амплитуде, которую определяло буханье.
Бедные мои уши, которые я пытаюсь закрыть, но напрасно. Неистовый стук, казалось, колотит в самое сердце, пытается расколоть мою голову… Я хочу пробраться к выходу, но вскоре понимаю, что не удастся. Будто в глубоком гипнозе, отрекшись от самой простенькой мысли, все качаются теперь под другим углом — вперед и назад. В какой-то момент мне чудится, что вот-вот они все упадут назад, так сильно они изгибаются, следуя глухому стуку…
Когда же появится музыка?! Мелодия? Только она сможет вернуть им человеческое, вырвать из амплитуды, в которой они качаются как ваньки-встаньки… Мой взгляд натыкается на огромные глаза Саши Тарасова (я узнаю его по белой футболочке с синими полосками), и мурашки побежали по спине…
Что с ним такое? Почему нет цвета у глаз?! Куда он исчез?! И тут я замечаю, что у всех такие глаза, словно оловянные. «Нет, нет! Не может быть такого», — кричит кто-то во мне. Как страшно! В глазах нет мысли, вот почему они у всех одинаковые… Кто-то стер мысль и заодно цвет.
В душе будто что-то перевернулось, как перед жуткой катастрофой. Такое, верно, бывает перед землетрясением… Немедленно, немедленно вырубить звук, — мелькает спасительная мысль. Протиснувшись к стене, я пробираюсь к столику, где стоит аппаратура.
— Выключай! — не своим голосом кричу я. Но его нет, нашего организатора, он тоже в качающейся толпе. Не вижу от волнения кнопки! А вот рядом розетка!
Тишина обухом обрушивается на зал. Несколько человек падают, все как в оцепенении, словно не могут отойти от летаргического сна, некоторые протирают глаза, а большинство стоит, обхватив голову руками, словно боясь, что она вот-вот оторвется…
Незаметно я вынимаю кассету и сую в карман. Я уже точно знаю: в ней все зло, в страшной музыке без мелодии, с непрерывными ударами во что-то тупое. Да, да, в такие моменты и начинаются драки, ибо разум отсутствует, он парализован, тогда и возникает звериный инстинкт, который топчет тонкую психику. И она рвется.
Надолго. Иногда навсегда. В ту пору я понятия не имела о минусовых полях, об энергии, которая может убить человека, о голосе, который может ранить, как острый топор. Однако чутье подсказало мне, что именно так и надо поступить, чтобы спасти моих ребятишек.
Я не вернула кассету. И спустя несколько лет, уже в Ленинграде, узнала, что та «музыка» была фашистским маршем, аранжированным каким-то негодяем для танцевальных вечеров (думаю теперь, что он был посланцем сатаны и имел задание погубить как можно больше молодых душ).
Вот пишу, а в голове стучит кувалда, та самая…
Уф! Руки-ноги озябли от таких воспоминаний. Вы же знаете, поле, образ никуда не исчезает, даже мысли о худом прошедшем могут угнетать наше с вами поле. Поэтому я вам все время и советую: думайте почаще о светлом, гоните печали, даже давно ушедшие в Лету…
Примемся за веселое и красивое? Согласны?! Вы знаете, что слова могут быть ласковыми, а голос — совсем иным? Есть такая пословица: мягко стелет, да жестко спать. Народная мудрость приметила.
